Феодализм

Благословение холмов да будет с нами;
Благословение апрельской грозы
Да поможет нам расцвести вновь.
Нас учили жить, лишь бы не попасть под топор.
Новый день мы будем строить сами.

Святой князь Герман
Сейчас румян, а ранее как мел;
Герман был сломан,
Но божьим промыслом опять цел.
И всякая божия тварь
Поет ему и радует взгляд;
Святой Герман.

Кто-то сказал: "Welcome",
А он ответил: "The pleasure is mine, please".
Герман был свинчен,
Посажен в бочку и взят далеко вниз.
А ветер смеялся с небес,
И хор из заоблачных сфер пел:
"Ах, сэр Герман".

Святой Герман пришел к Святому Петру,
Сели в сторожку и начали пить смесь,
Отсюда прямой путь в святцы,
Но все в порядке, Герман опять здесь.
Утешенье коням в пальто -
Причина всем диким цветам петь:
А наш Герман был там

Святой князь Герман
Сейчас румян, а ранее как мел
Хром, глух и сломан,
Но божьим промыслом опять цел.
И всякая божия тварь
Поет ему и радует взгляд;
Святой Герман.

Боже, помилуй полярников с их бесконечным днем,
С их портретами партии, которые греют их дом;
С их оранжевой краской и планом на год вперед,
С их билетами в рай на корабль, уходящий под лед.

Боже, помилуй полярников, тех, кто остался цел,
Когда охрана вдоль берега, скучая, глядит в прицел.
Никто не знает, зачем они здесь, и никто не помнит их лиц,
Но во имя их женщины варят сталь, и дети падают ниц.

Как им дремлется, Господи, когда ты даришь им сны?
С их предчувствием голода и страхом гражданской войны,
С их техническим спиртом и вопросами к небесам,
На которые ты отвечаешь им, не зная об этом сам.

Так помилуй их, словно страждущих, чьи закрома полны,
Помилуй их, как влюбленных, боящихся света луны;
И когда ты помилуешь их и воздашь за любовь и честь,
Удвой им выдачу спирта и оставь их, как они есть.

Джульетта оказалась пиратом,
Ромео был морской змеей.
Их чувства были чисты,
А после наступил зной.
Ромео читал ей Шекспира,
Матросы плакали вслух.
Капитан попытался вмешаться,
Но его смыло за борт волной;
Не стой на пути у высоких чувств,
А если ты встал - отойди,
Это сказано в классике,
Сказано в календарях,
Об этом знает любая собака:
Не плюй против ветра, не стой на пути.

Прошлой ночью на площади
Инквизиторы кого-то жгли.
Пары танцевали при свете костра,
А потом чей-то голос скомандовал: "Пли!"
Типичное начало новой эры
Торжества прогрессивных идей.
Мы могли бы войти в историю;
Мы туда не пошли.
Не стой на пути у высоких чувств,
А если ты встал - отойди.
Это сказано в классике,
Сказано в календарях.
Об этом знает любая собака:
Не плюй против ветра, не стой на пути.

Потом они поженились
И все, что это повлекло за собой,
Матросы ликовали неделю,
А после увлеклись травой.
Иван Сусанин был первым,
Кто заметил, куда лежит курс:
Он вышел на берег, встал к лесу передом,
А к нам спиной, и спел:
"Не стой на пути у высоких чувств,
А если ты встал - отойди.
Это сказано в классике,
Это сказано в календарях.
Об этом знает любая собака:
Не плюй против ветра, не стой на пути".
И лес расступился, и все дети пели:
"Не стой на пути у высоких чувств!"

Сестра,
Здравствуй, сестра!
Нам не так уж долго
Осталось быть здесь вместе,
Здравствуй, сестра!

Когда мы глядим на небо,
Откуда должны придти звезды,
Когда мы глядим на горы,
Откуда должна прийти помощь,
Ни новое солнце днем,
Ни эта луна ночью
Не остановят нас,
Не остановят нас.

Попытайся простить мне,
Что я не всегда пел чисто,
Попытайся простить мне,
Что я не всегда был честен.
Попытайся простить мне,
Я не хотел плохого,
Ведь я не умел любить,
Но я хотел быть любимым.

И когда мы приходим,
Мы смотрим на небо,
Мы смотрим на небо,
Мы смотрим в него так долго,
И может быть, это картина,
Иллюзия и картина,
Но может быть, это правда,
Скорее всего, это правда.

Сестра (дык, елы-палы),
Здравствуй, сестра!
Нам не так уж долго
Осталось быть здесь вместе,
Здравствуй, сестра!

Я ранен светлой стрелой,
Меня не излечат.
Я ранен в сердце,
Чего мне желать еще?
Как будто бы ночь нежна,
Как будто бы есть еще путь,
Старый прямой путь нашей любви.

А мы все молчим,
Мы все считаем и ждем;
Мы все поем о себе,
О чем же нам петь еще?
Но словно бы что-то не так,
Словно бы блеклы цвета,
Словно бы нам опять не хватает тебя.

Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.

И как деревенский кузнец,
Я выйду засветло.
Туда, куда я,
За мной не уйдет никто.
И может быть, я был слеп,
И может быть, это не так,
Но я знаю, что ждет перед самым концом пути.

Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.

Иван и Данило; вот идут Иван и Данило.
Мне скажут: "Как это мило", я скажу: "Иван и Данило".
Иван и Данило; вот идут Иван и Данило.
Мне скажут: "Как это было?", я скажу: "Иван и Данило".

Мой лирический герой сидит в Михайловском саду,
Он курит папиросы у всех на виду,
Из кустов появляются Иван и Данило,
Он глядит на них глазами;
Он считал их персонажами собственных книг,
Он думает, не стал ли он жертвой интриг,
Он думает, не пил ли он чего-нибудь такого,
Дык, не пил, елы-палы, нет;

Вои идут Иван и Данило, вот идут Иван и Данило.
Мне скажут: "Все это было"; я скажу: "Иван и Данило".
За ними белая кобыла,
Вот идут Иван и Данило.

На заборе сидит заяц в алюминиевых клешах,
Он сам себе начальник и сам падишах,
Он поставил им мат и он поставил им шах,
И он глядит на них глазами;
В исполкоме мне скажут; "Это чушь и это бред!",
Но я видел исполкомы, которых здесь нет,
Они сам себе сельпо и сам центральный комитет,
Он глядит на них глазами;

Туда идут Иван и Данило; туда идут Иван и Данило.
Меняя шило на мыло, вот идут Иван и Данило.
Иван и Данило; вот идут Иван и Данило.
За ними белая кобыла,
Вот идут Иван и Данило.

Вот идет Тиглат Палисар, вот идет Тиглат Палисар,
Раньше был начальник, а теперь стал цар; Тиглат Палисар.
Вслед идет Орфей Пифагор, вслед идет Орфей Пифагор;
Безо всякой визы из-за леса из-за гор,
Вот идет Орфей Пифагор.
Вслед идет Сирень да не та, вслед идет Сирень да не та.
Эй, лихие люди, отворяйте ворота,
Вот идет Сирень да не та.

А вслед идут Иван и Данило; вот идут Иван и Данило.
За ними белая кобыла; вот идут Иван и Данило...

Глубоко в джунглях,
Когда я вернусь, когда я кончу дела;
Глубоко в джунглях,
Где каждый знает, что сажа бела;
Глубоко в джунглях,
Где пьют так как пьют,
Потому что иначе ничего не понять,
Где достаточно бросить спичку,
И огня будет уже не унять.

Когда ночь была девочкой,
И каждый день был океанской волной,
Тарелки не влетали в окно,
И все мои слова оставались со мной,
Я сказал: "Стоп; вот мое тело,
Вот моя голова и все, что в ней есть.
Пока я жив, я хочу видеть мир,
О котором невозможно прочесть
В джунглях".

Я хочу видеть доктора
С лекарством в чистой руке,
Или священника, с которым
Я смогу говорить на одном языке,
Я хочу видеть небо, настоящее небо,
От которого это только малая часть.
И я возвращаюсь сюда,
Здесь есть куда взлететь, потому что есть куда пасть
В джунглях.

Трава всегда зелена
На том берегу, когда на этом тюрьма.
Как сказал Максим Горький Клеопатре,
Когда они сходили с ума:
"Если ты хочешь сохранить своих сфинксов,
Двигай их на наше гумно.
Мы знаем, что главное в жизни -
Это дать немного света, если стало темно
Кому-то в джунглях."

Так не надо звонить мне,
На телефонной станции мор.
Нет смысла писать мне письма,
Письма здесь разносит вор.
Ему по фигу любые слова,
Но как не взять, если это в крови;
Пока мы пишем на денежных знаках,
Нет смысла писать о любви
Сюда в джунгли.

Глубоко в джунглях,
Когда я вернусь, когда я кончу дела;
Глубоко в джунглях,
Где каждый знает, что сажа бела;
Глубоко в джунглях
Пьют так как пьют,
Потому что все равно ничего не понять;
Достаточно бросить здесь спичку,
И огня будет уже не унять
В джунглях.

Я связан с ней цепью,
Цепью неизвестной длины.
Мы спим в одной постели
По разные стороны стены.
И все замечательно ясно,
Но что в том небесам?
И каждый умрет той смертью,
Которую придумает сам.

У нее свои демоны,
И свои соловьи за спиной,
И каждый из них был причиной,
По которой она не со мной.
Но под медленным взглядом икон
В сердце, сыром от дождя,
Я понял, что я невиновен,
А значит, что я не судья.

Так сделай мне ангела,
И я покажу тебе твердь.
Покажи мне счастливых людей,
И я покажу тебе смерть.
Поведай мне чудо
Побега из этой тюрьмы,
И я скажу, что того, что есть у нас,
Хватило бы для больших, чем мы.

Я связан с ней цепью,
Цепью неизвестной длины,
Я связан с ней церковью,
Церковью любви и войны.
А небо становится ближе,
Так близко, что больно глазам;
Но каждый умрет только той смертью,
Которую придумает сам.

Она не станет читать твой диплом,
И ты не примешь ее всерьез.
Она не станет читать твой диплом,
И ты не примешь ее всерьез.
Но она возьмет тебя на поводок,
Возьмет тебя на поводок,
И ты пойдешь за нею, как пес.

Она расскажет тебе твои сны,
И этим лишит тебя сна.
Она расскажет тебе твои сны,
И этим лишит тебя сна.
И она откроет своим ключом
Клетки всех твоих спрятанных птиц,
Но не скажет их имена.

Ты знаешь много новых стихов,
Где есть понятия "добро" и "зло".
Ты знаешь много старых стихов,
Где есть те же "добро" и "зло".
Но ты не бывал там, откуда она,
Не бывал там, откуда она -
Что ж, считай, тебе повезло...

Она коснется рукой воды,
И ты скажешь, что это вино.
Она коснется рукой воды,
И ты скажешь, что это вино.
И ты будешь смотреть вслед ее парусам,
Ты будешь смотреть вслед ее парусам,
Ты будешь дуть вслед ее парусам,
Когда ты пойдешь на дно,
Когда ты пойдешь, наконец, на дно...

О лебеде исчезнувшем,
О лебеде, ушедшем во тьму, я молюсь.
Святые, заступитесь за нас.

О деревьях, что спят,
О ветре, что не сможет прикоснуться их сна.
Святые, заступитесь за нас.

Перед Господом нет оправданий,
Ты сам - оправданье,
Без хлеба в руках, без единой звезды,
Бесконечно один.

О лебеде исчезнувшем
Исчезнувшем, чтобы возвратиться к нам вновь.
Святые заступились за нас.

Он движется молча, словно бы налегке,
Глядя на небо, исследуя след на песке.
Он знает, где минус, он хочет узнать, где плюс.
Он не знает, что они назовут это "блюз".

В двери звонят, мы делаем вид, что мы спим.
У всех есть дело, нет времени, чтобы заняться им.
А он пьет воду, он хочет запомнить вкус.
Когда-нибудь они назовут это "блюз".

Наступает ночь, потом иногда наступает день.
Он пишет: "Нет, я бессилен, когда я злюсь.
Начнем все с начала и сделаем песню светлей.
Право, какое забавное слово "блюз"

Я шел в красной шапке, я шел петь песни,
Шел петь песни и что-то делать после.
Я подходил к дому, увидел волчий след,
И я решил, что, наверное, у нас гости.

Так много бабушек, и на каждой галстук.
Простите, бабушки, зачем вам такие зубы?
Ах, бабушки, зачем вам такие уши?
Спасибо бабушки за то, что вы пришли слушать.

Ах, бабушка, твой прицел верен.
Здравствуй, бабушка, твой взгляд гасит пламя.
Здравствуй бабушка, ты всегда у двери.
Но кто сказал тебе, что ты вправе править нами?

Наша жизнь проста, но в ней есть что-то
Непонятное, как голова на блюде.
Почему игра всегда в одни ворота?
И почему в поле так много судей?

Ты лучше спой для нас, а мы тебе спляшем.
Пиши, милая, а мы почитаем.
Скажите, бабушки, всем подружкам вашим,
Что мы ночей не спим и все о них мечтаем.

Ах, бабушка, твой прицел верен.
Ах, бабушка, твой взгляд гасит пламя.
Ах, бабушка, ты всегда у двери.
Но кто сказал тебе, что ты вправе править нами?

Мы соберем денег, мы купим белой ткани,
Сошьем платочков, каких кто пожелает,
Простите, бабушки, но скоро придет охотник,
Не ровен час он вас не узнает - признает.

Простите, милые, но вы им надоели.
Найдите лучше место и займитесь делом,
И мы утрем слезу и мы вздохнем тихо,
И мы помашем вслед платочком нашим белым.

Прощайте, бабушки, ваш прицел был верен.
Прощайте, бабушки, ваш взгляд гасил пламя.
Прощайте, бабушки, были вы у двери.
Но кто сказал вам, что вы вправе править нами?

Стая бабушек летит в ночном небе
Летите, милые, летите
Стая бабушек летит в ночном небе
Летите, милые, летите.

Когда в городе станет темно,
Когда ветер дует с Невы,
Екатерина смотрит в окно,
За окном идут молодые львы.

Они не знают, что значит "зима",
Они танцуют, они свободны от наших потерь!
И им нечего делать с собой сейчас,
Они войдут, когда Екатерина откроет им дверь!

А что нужно молодым львам?
Что нужно молодым львам?
Когда весь мир готовится лечь к их ногам,
И им нечего делать сейчас!

Но я не скажу им ни слова,
Я не приму этот бой, потому что это не бой.
Все равно, все, что сделано нами, останется светлым,
Все равно, все, что было моим, возьмет себе кто-то другой!

Так вот вкус наших побед,
Вот зелень нашей травы...
Екатерина смотрит в окно,
За окном продолжают идти
Молодые львы.

Уже прошло седьмое ноября,
Утихли звуки шумного веселья.
Но что-то движется кругами, все вокруг там, где стою я,
Должно быть, ангел всенародного похмелья.

Крыла висят, как мокрые усы,
И веет чем-то кисло и тоскливо.
Но громко бьют на главной башне позолоченные часы,
И граждане страны желают пива.

Бывает так, что нечего сказать,
Действительность бескрыла и помята.
И невозможно сделать шаг или хотя бы просто встать,
И все мы беззащитны, как котята;

И рвется враг подсыпать в водку яд,
Разрушить нам застолье и постелье.
Но кто-то вьется над страной, благословляя всех подряд, -
Хранит нас ангел всенародного похмелья.