Полковник Васин приехал на фронт
Со своей молодой женой.
Полковник Васин созвал свой полк
И сказал им: "Пойдем домой.
Мы ведем войну уже семьдесят лет,
Нас учили, что жизнь - это бой,
Но по новым данным разведки
Мы воевали сами с собой".

Я видел генералов,
Они пьют и едят нашу смерть,
Их дети сходят с ума
От того, что им нечего больше хотеть.
А земля лежит в ржавчине,
Церкви смешали с золой.
И если мы хотим, чтобы было куда вернуться,
Время вернуться домой.

Этот поезд в огне,
И нам не на что больше жать.
Этот поезд в огне,
И нам некуда больше бежать.
Эта земля была нашей,
Пока мы не увязли в борьбе,
Она умрет, если будет ничьей,
Пора вернуть эту землю себе.

А кругом горят факелы,
Это сбор всех погибших частей.
И люди, стрелявшие в наших отцов,
Строят планы на наших детей.
Нас рожали под звуки маршей,
Нас пугали тюрьмой.
Но хватит ползать на брюхе,
Мы уже возвратились домой.

Этот поезд в огне,
И нам не на что больше жать.
Этот поезд в огне,
И нам некуда больше бежать.
Эта земля была нашей,
Пока мы не увязли в борьбе, 
Она умрет, если будет ничьей,
Пора вернуть эту землю себе.

Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол
И прочую посуду.
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
А я говорю, что буду.

Рано с утра, пока темно,
Пока темно, пока темно,
Рано с утра, пока темно,
И мир еще в постели.
Чтобы понять, куда идти,
Чтобы понять, зачем идти,
Без колебаний прими сто грамм,
И ты достигнешь цели.

Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол
И прочую посуду.
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
А я говорю, что буду.

Я не хотел тянуть баржу,
Поэтому я хожу-брожу,
Если дойду до конца земли,
Пойду бродить по морю.
Если сломается аппарат,
Стану пиратом и буду рад,
Без колебаний пропью линкор,
Но флот не опозорю

Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол
И прочую посуду.
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
А я говорю, что буду.

Сестра,
Здравствуй, сестра!
Нам не так уж долго
Осталось быть здесь вместе,
Здравствуй, сестра!

Когда мы глядим на небо,
Откуда должны придти звезды,
Когда мы глядим на горы,
Откуда должна прийти помощь,
Ни новое солнце днем,
Ни эта луна ночью
Не остановят нас,
Не остановят нас.

Попытайся простить мне,
Что я не всегда пел чисто,
Попытайся простить мне,
Что я не всегда был честен.
Попытайся простить мне,
Я не хотел плохого,
Ведь я не умел любить,
Но я хотел быть любимым.

И когда мы приходим,
Мы смотрим на небо,
Мы смотрим на небо,
Мы смотрим в него так долго,
И может быть, это картина,
Иллюзия и картина,
Но может быть, это правда,
Скорее всего, это правда.

Сестра (дык, елы-палы),
Здравствуй, сестра!
Нам не так уж долго
Осталось быть здесь вместе,
Здравствуй, сестра!

У меня были проблемы,
Я зашел чересчур далеко;
Нижнее днище нижнего ада
Мне казалось не так глубоко.
Я позвонил своей маме,
И мама была права:
Она сказала: "Немедля звони
Человеку из Кемерова".

Он скуп на слова, как де Ниро,
С ним спорит только больной,
Его не проведешь на мякине,
Он знает ходы под землей.
Небо рухнет на землю,
Перестанет расти трава.
Он придет и молча поправит все,
Человек из Кемерова.

Адам стал беженцем,
Авель попал на мобильную связь,
Ной не достроил того, что он строил,
Нажрался и упал лицом в грязь.
История человечества
Была бы не так крива,
Если б они догадались связаться
С человеком из Кемерова.

Мне звонили из Киева,
Звонили из Катманду,
Звонили с открытия пленума,
Я сказал им, что я не приду.
Нужно будет выпить на ночь два литра воды,
Чтоб с утра была цела голова,
Ведь сегодня я собираюсь пить
С человеком из Кемерова.

Десять стрел на десяти ветрах,
Лук, сплетенный из ветвей и трав;
Он придет издалека,
Меч дождя в его руках.

Белый волк ведет его сквозь лес,
Белый гриф следит за ним с небес;
С ним придет единорог,
Он чудесней всех чудес.

Десять стрел на десяти ветрах,
Лук, сплетенный из ветвей и трав;
Он придет издалека,
Он чудесней всех чудес.

Он войдет на твой порог;
Меч дождя в его руках.

Если бы я знал, что такое электричество,
Я сделал бы шаг, я вышел на улицу,
Зашел бы в телефон, набрал бы твой номер
И услышал бы твой голос, голос, голос...

Но я не знаю, как идет сигнал,
Я не знаю принципа связи,
Я не знаю, кто клал кабель,
Едва ли я когда-нибудь услышу тебя, тебя, тебя...

2-12-85-06
2-12-85-06
2-12-85-06 - это твой номер, номер, номер...

- Что это, Бэрримор?
- Это даб, сэр.

А меня били-колотили во дороге во кустах,
Проломили мою голову в семнадцати местах.

Увы, недолго это тело будет жить на земле,
Недолго это тело будет жить на земле,
Спроси об этом всадника в белом седле,
Недолго это тело будет жить на земле...

Вот женщина, завязанная в транспортном узле,
Вот женщина, верхом на шершавом козле,
Вот женщина, глядящая на белом стекле,
Недолго это тело будет жить на земле...

В мире есть семь, и в мире есть три,
Есть люди, у которых капитан внутри,
Есть люди, у которых хризолитовые ноги,
Есть люди, у которых между ног Брюс Ли,
Есть люди, у которых обращаются на "Вы",
Есть люди, у которых сто четыре головы,
Есть загадочные девушки с магнитными глазами,
Есть большие пассажиры мандариновой травы,

Есть люди, разгрызающие кобальтовый сплав,
Есть люди, у которых есть двадцать кур-мяф,
Есть люди типа "жив" и люди типа "помер",
Но нет никого, кто знал бы твой номер...

- типа
2-12-85-0а
2-12-85-0б
2-12-85-0в
2-12-85-0г
2-12-85-0д
2-12-85-0е
2-12-85-0е
2-12-85-0ж
2-12-85-06 - это твой номер, номер, номер...

Долгая память хуже, чем сифилис,
Особенно в узком кругу.
Такой вакханалии воспоминаний
Не пожелать и врагу.
И стареющий юноша в поисках кайфа
Лелеет в зрачках своих вечный вопрос,
И поливает вином, и откуда-то сбоку
С прицельным вниманьем глядит электрический пес.

И мы несем свою вахту в прокуренной кухне,
В шляпах из перьев и трусах из свинца,
И если кто-то издох от удушья,
То отряд не заметил потери бойца.
И сплоченность рядов есть свидетельство дружбы
Или страха сделать свой собственный шаг.
И над кухней-замком возвышенно реет
Похожий на плавки и пахнущий плесенью флаг.

И у каждого здесь есть излюбленный метод
Приводить в движенье сияющий прах.
Гитаристы лелеют свои фотоснимки,
А поэты торчат на чужих номерах.
Но сами давно звонят лишь друг другу,
Обсуждая, насколько прекрасен наш круг.
А этот пес вгрызается в стены
В вечном поиске новых и ласковых рук.

Но женщины, те, что могли быть, как сестры,
Красят ядом рабочую плоскость ногтей,
И во всем, что движется, видят соперниц,
Хотя уверяют, что видят блядей.
И от таких проявлений любви к своим ближним
Мне становится страшно за рассудок и нрав.
Но этот пес не чужд парадоксов:
Он влюблен в этих женщин,
И с его точки зренья он прав.

Потому что другие здесь не вдохновляют
Ни на жизнь, ни на смерть, ни на несколько строк;
И один с изумлением смотрит на Запад,
А другой с восторгом глядит на Восток.
И каждый уже десять лет учит роли,
О которых лет десять как стоит забыть.
А этот пес смеется над нами,
Он не занят вопросом, каким и зачем ему быть.

У этой песни нет конца и начала,
Но есть эпиграф - несколько фраз:
Мы выросли в поле такого напряга,
Где любое устройство сгорает на раз.
И, логически мысля, сей пес невозможен -
Но он жив, как не снилось и нам, мудрецам.
И друзья меня спросят: "О ком эта песня?"
И я отвечу загадочно: "Ах, если б я знал это сам..."

Сползает по крыше старик Козлодоев,
Пронырливый, как коростель.
Стремится в окошко залезть Козлодоев
К какой-нибудь бабе в постель.
Вот раньше, бывало, гулял Козлодоев,
Глаза его были пусты;
И свистом всех женщин сзывал Козлодоев
Заняться любовью в кусты.

Занятие это любил Козлодоев,
И дюжину враз ублажал.
Кумиром народным служил Козлодоев,
И всякий его уважал.
А ныне, а ныне попрятались суки
В окошки отдельных квартир.
Ползет Козлодоев, мокры его брюки,
Он стар, он желает в сортир.

Мама, я не могу больше пить.
Мама, я не могу больше пить.
Мама, вылей все, что стоит на столе,
Я не могу больше пить.
На мне железный аркан;
Я крещусь, когда я вижу стакан,
Я не в силах поддерживать этот обман.
Мама, я не могу больше пить.

Патриоты скажут, что я дал слабину,
Практически продал родную страну.
Им легко, а я иду ко дну,
Я гляжу, как истончается нить.
Я не валял дурака
Тридцать пять лет от звонка до звонка,
Но мне не вытравить из себя чужака.
Мама, я не могу больше пить.

Мама, я не могу больше пить.
Мама, я не могу больше пить.
Мама, позвони всем моим друзьям,
Скажи, я не могу больше пить.
Вот она - пропасть во ржи,
Под босыми ногами ножи.
Как достало жить не по лжи,
Я не могу больше пить

Скажи моим братьям, что теперь я большой,
Скажи сестре, что я болен душой.
Я мог бы быть обычным человеком,
Но я упустил эту роль.
Зашел в бесконечный лес,
Гляжу вверх, но я не вижу небес.
Скажи в церкви, что во всех дверях стоит бес - 
Демон Алкоголь

Мама, я не могу больше пить.
Мама, я не могу больше пить.
Мама, вылей все, что стоит на столе,
Я не могу больше пить.
На мне железный аркан;
Я крещусь, когда я вижу стакан,
Я не в силах поддерживать этот обман.
Мама, я не могу больше пить.

Какие нервные лица - быть беде;
Я помню, было небо, я не помню где;
Мы встретимся снова, мы скажем "Привет", -
В этом есть что-то не то;
Рок-н-ролл мертв, а я еще нет,
Рок-н-ролл мертв, а я...
Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
Рок-н-ролл мертв, а я еще нет.

Отныне время будет течь по прямой;
Шаг вверх, шаг вбок - их мир за спиной.
Я сжег их жизнь, как ворох газет,
Остался только грязный асфальт.
Но рок-н-ролл мертв, а я еще нет,
Рок-н-ролл мертв, а я...
Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
Рок-н-ролл мертв, а я...
...еще нет.

Локоть к локтю, кирпич в стене,
Мы стояли слишком гордо, мы платим втройне
За тех, кто шел с нами, за тех, кто нас ждал,
За тех, кто никогда не простит нам то,что
Рок-н-ролл мертв - а мы еще нет,
Рок-н-ролл мертв, а мы...
Те, что нас любят, смотрят нам вслед.
Рок-н-ролл мертв, а мы...
Рок-н-ролл мертв, а я еще нет,
Рок-н-ролл мертв, а я...
Те, что нас любят, смотрят нам вслед,
Рок-н-ролл мертв, а я...

Ветер, туман и снег.
Мы одни в этом доме.
Не бойся стука в окно,
Это ко мне,
Это северный ветер, 
Мы у него в ладонях.
Но северный ветер - мой друг,
Он хранит все, что скрыто.
Он сделает так,
Что небо станет свободным от туч
Там, где взойдет звезда Аделаида.

Я помню движение губ,
Прикосновенье руками.
Я слышал, что время стирает все.
Ты слышишь стук сердца - 
Это коса нашла на камень.

И нет ни печали, ни зла,
Ни горечи, ни обиды.
Есть только северный ветер,
И он разбудит меня
Там, где взойдет звезда
Аделаида.

Сидя на красивом холме,
Я часто вижу сны, и вот, что кажется мне:
Что дело не в деньгах, и не в количестве женщин,
И не в старом фольклоре, и не в Новой Волне,
Но мы идем вслепую в странных местах,
И все, что есть у нас - это радость и страх,
Страх, что мы хуже, чем можем,
И радость того, что все в надежных руках;
И в каждом сне
Я никак не могу отказаться,
И куда-то бегу, но когда я проснусь,
Я надеюсь, ты будешь со мной...

Никита Рязанский
Строил город, и ему не хватило гвоздя;
Никита Рязанский
Протянул ладони и увидел в них капли дождя;
Никита Рязанский
Оставил город и вышел в сад;
Никита Рязанский
Оставль старца и учаше кто млад...

Святая София
Узнав о нем, пришла к нему в дом;
Святая София
Искала его и нашла его под кустом;
Она крестила его
Соленым хлебом и горьким вином,
И они смеялись и молились вдвоем:

Смотри, Господи:
Крепость, и от крепости - страх,
И мы, дети, у Тебя в руках,
Научи нас видеть Тебя
За каждой бедой...
Прими, Господи, этот хлеб и вино,
Смотри, Господи, - вот мы уходим на дно;
Научи нас дышать под водой...

Девять тысяч церквей
Ждут Его, потому что Он должен спасти;
Девять тысяч церквей
Ищут Его, и не могут Его найти;
А ночью опять был дождь,
И пожар догорел, нам остался лишь дым;
Но город спасется,
Пока трое из нас
Продолжают говорить с Ним:

Смотри, Господи:
Крепость, и от крепости - страх,
И мы, дети, у Тебя в руках,
Научи нас видеть Тебя
За каждой бедой...
Прими, Господи, этот хлеб и вино;
Смотри, Господи, - вот мы уходим на дно:
Научи нас дышать под водой...

В Ипатьевской слободе по улицам водят коня.
На улицах пьяный бардак,
На улицах полный привет.
А на нем узда изо льда,
На нем венец из огня;
Он мог бы спалить этот город,
Но города, в сущности, нет.

А когда-то он был другим,
Он был женщиной с узким лицом,
На нем был черный корсаж,
А в корсаже спрятан кинжал.
И когда вокруг лилась кровь,
К нему в окно пришел гость,
И когда этот гость был внутри,
Он тихо-спокойно сказал:

"Не пей вина, Гертруда,
Пьянство не красит дам.
Нажрешься в хлам, и станет противно
Соратникам и друзьям.
Держись сильней за якорь,
Якорь не подведет,
А ежели поймешь, что сансара - нирвана,
То всяка печаль пройдет".

Пускай проходят века,
По небу едет река,
И всем, кто поднимет глаза,
Из лодочки машет рука.
Пускай на сердце разброд,
Но всем, кто хочет и ждет,
Достаточно бросить играть,
И сердце с улыбкой споет:

"Не пей вина, Гертруда,
Пьянство не красит дам.
Напьешься в хлам, и станет противно
Соратникам и друзьям.
Держись сильней за якорь,
Якорь не подведет,
А если поймешь, что сансара - нирвана,
То всяка печаль пройдет".

Гарсон No.2, Гарсон No.2,
На наших ветвях пожухла листва;
И, может, права людская молва,
И все - только сон, Гарсон No.2.

Вот стол, где я пил; вот виски со льдом;
Напиток стал пыль, стол сдали в музей.
А вот за стеклом
Мумии всех моих близких друзей;
А я только встал на пять минут купить сигарет.
Я вышел пройтись в Латинский Квартал,
Свернул с Camden Lock на Невский с Тверской;
Я вышел духовный, а вернулся мирской,
Но мог бы пропасть, ан нет, не пропал.

Так Гарсон No.2, Гарсон No.2,
То разум горит, а то брезжит едва;
Но мысль мертва, радость моя, а жизнь жива,
И все - только сон, Гарсон No.2.

А колокольный звон течет, как елей;
Ох, моя душа, встань, помолись,
Ну что ж ты спешишь?
А здесь тишина, иконы битлов, ладан-гашиш;
А мне все равно, лишь бы тебе было светлей.

Так Гарсон No.2, Гарсон No.2,
На кладбище тишь;
На наших гробах цветы да трава,
И, похоже, права людская молва,
И все - только сон, Гарсон No.2;
А раз это сон, что ж ты стоишь, Гарсон No.2?!

Куда ты, тройка, мчишься, куда ты держишь путь?
Ямщик опять нажрался водки или просто лег вздремнуть,
Колеса сдадены в музей, музей весь вынесли вон,
В каждом доме раздается то ли песня, то ли стон,
Как предсказано святыми все висит на волоске,
Я гляжу на это дело в древнерусской тоске.

На поле древней битвы нет ни копий, ни костей,
Они пошли на сувениры для туристов и гостей,
Добрыня плюнул на Россию и в Милане чинит газ,
Алеша, даром что Попович, продал весь иконостас.
Один Илья пугает девок, скача в одном носке,
И я гляжу на это дело в древнерусской тоске.

У Ярославны дело плохо, ей некогда рыдать,
Она в конторе с пол-седьмого, у ней брифинг ровно в пять,
А все бояре на "Тойотах" издают "PlayBoy" и "Vogue",
Продав леса и нефть на Запад, СС20 - на Восток.
А князь Владимир, чертыхаясь, рулит в море на доске,
Я гляжу на это дело в древнерусской тоске.

У стен монастыря опять большой переполох,
По мелкой речке к ним приплыл четырнадцатирукий бог.
Монахи с матом машут кольями, бегут его спасти,
А бог глядит, что дело плохо, и кричит "пусти, пусти",
Настоятель в женском платье так и скачет на песке,
Я гляжу на это дело в древнерусской тоске.

А над удолбанной Москвою в небо лезут леса,
Турки строят муляжи Святой Руси за полчаса,
А у хранителей святыни палец пляшет на курке,
Знак червонца проступает вместо лика на доске,
Харе Кришна ходят строем по Арбату и Тверской,
Я боюсь, что сыт по горло древнерусской тоской.

А как по Волге ходит одинокий бурлак,
Ходит бечевой небесных равнин;
Ему господин кажет с неба кулак,
А ему все смешно: в кулаке кокаин;

А вниз по Волге - Золотая Орда,
Вверх по Волге - барышни глядят с берега.
Ох, козельское зелье - живая вода;
Отпустите мне кровь, голубые снега.
Как мирила нас зима железом и льдом,
Замирила, а сама обернулась весной.
Как пойдет таять снег, ох, что будет потом,
А как тронется лед, ох, что будет со мной...

А то ли волжский разлив, то ли вселенский потоп,
То ли просто господин заметает следы,
Только мне все равно, я почти готов,
Готов тебе петь по-над темной воды;

А из-под темной воды бьют колокола,
Из-под древней стены - ослепительный чиж.
Отпусти мне грехи первым взмахом крыла;
Отпусти мне грехи, ну почему ты молчишь?!
Ты гори, Серафим, золотые крыла,
Гори, не стесняйся, путеводной звездой.
Мне все равно, я потерял удила,
И нет другого пути, только вместе с тобой...

Вот так и вся наша жизнь - то Секам, а то Пал;
То во поле кранты, то в головах Спас.
Вышел, чтоб идти к началу начал,
Но выпил и упал - вот и весь сказ;

А вороны молчат, а барышни кричат,
Тамбовской волчицей или светлой сестрой.
То спасительный пост, то спасительный яд;
Но слышишь, я стучу - открой!
Так причисли нас к ангелам или среди зверей,
Но только не молчи, я не могу без огня;
И где бы я ни шел, я все стучусь у дверей,
Так Господи мой Боже, помилуй меня!

Пришел пить воду,
Не смог узнать ее вкус.
Железные скобы вбиты в крылья,
Источник задушен золотой пылью. 
Закрой за мной, едва ли я вернусь.

Будешь в Москве – остерегайся говорить о святом,
Не то кроткие как голуби поймают тебя,
Безгрешные оседлают тебя,
Служители любви вобьют тебя в землю крестом.

А нищие духом блаженны, вопрос снят.
Но имеющие уши слышат, и Покров свят.
Бессмысленны против и за,
Просто что-то изменилось у тебя в глазах;
Когда соль теряет силу, она становится яд.

Пришел пить воду, не смог узнать ее вкус.
Пришел пить воду, не смог узнать ее вкус.
Железные скобы вбиты в крылья,
Источник задушен золотой пылью.
Закрой за мной. Я не вернусь.

Вороника на крыльце;
В доме спит зверь, в доме ждет ангел,
В доме далеко до утра.
Вороника на крыльце, она по ту сторону стекла,
И я бы открыл ей, 
Если бы я знал, где здесь дверь.

Список кораблей 
Никто не прочтет до конца, кому это нужно - 
Увидеть там свои имена.
Мы шли туда, где стена, туда, где должна быть стена,
Но там только утро 
И тени твоего лица.

Оторвись от земли, Северный Цвет,
Ты знаешь, как должно быть в конце.
Отпои меня нежностью
Своей подвенечной земли,
Я не вижу причин, чтобы быть осторожным;
В доме зверь, Вороника на крыльце.

Если Ты хочешь, то земля станет мертвой;
Если Ты хочешь, камни воспоют Тебе славу;
Если Ты хочешь, сними 
Эту накипь с моего сердца.

Оторвись от земли, Северный Цвет,
Ты знаешь, как должно быть в конце.
Отпои меня нежностью
Своей подвенечной земли,
Я не вижу причин, чтобы быть осторожным;
В доме зверь, Вороника на крыльце.

Ключ к северу лежит там, где никто не ищет,
Ключ к северу ждет между биениями сердца.
Я знаю, отчего ты не можешь заснуть ночью:
Мы с тобой одной крови.
Мы с тобой одной крови.

Я ранен светлой стрелой,
Меня не излечат.
Я ранен в сердце,
Чего мне желать еще?
Как будто бы ночь нежна,
Как будто бы есть еще путь,
Старый прямой путь нашей любви.

А мы все молчим,
Мы все считаем и ждем;
Мы все поем о себе,
О чем же нам петь еще?
Но словно бы что-то не так,
Словно бы блеклы цвета,
Словно бы нам опять не хватает тебя.

Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.

И как деревенский кузнец,
Я выйду засветло.
Туда, куда я,
За мной не уйдет никто.
И может быть, я был слеп,
И может быть, это не так,
Но я знаю, что ждет перед самым концом пути.

Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?
Серебро Господа моего, Серебро Господа,
Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.

(А.Волохонский)

Под небом голубым есть город золотой,
С прозрачными воротами и яркою звездой.
А в городе том сад, все травы да цветы;
Гуляют там животные невиданной красы.

Одно - как желтый огнегривый лев,
Другое - вол, исполненный очей;
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.

А в небе голубом горит одна звезда;
Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда.
Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят;
Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад.

Тебя там встретит огнегривый лев,
И синий вол, исполненный очей;
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.