Когда отряд въехал в город, было время людской доброты.
Население ушло в отпуск, на площади томились цветы.
Все было неестественно мирно, как в кино, когда ждет западня.
Часы на башне давно били полдень какого-то прошедшего дня.

Капитан Воронин жевал травинку и задумчиво смотрел вокруг.
Он знал, что все видят отраженье в стекле и все слышат неестественный стук.
Но люди верили ему, как отцу, они знали, кто все должен решить.
Он был известен как тот, кто никогда не спешит, когда некуда больше спешить.

Я помню, кто вызвался первым, я скажу вам их имена:
Матрос Егор Трубников и индеец Острие Бревна.
Третий был без имени, но со стажем в полторы тыщи лет.
И прищурившись, как Клинт Иствуд, капитан Воронин смотрел им вслед.

Ждать пришлось недолго, не дольше, чем зимой ждать весны.
Плохие новости скачут как блохи, а хорошие и так ясны.
И когда показалось облако пыли там, где расступались дома,
Дед Василий сказал, до конца охренев: "Наконец-то мы сошли с ума."

Приехавший соскочил с коня, пошатнулся и упал назад.
Его подвели к капитану и вдруг стало видно, что Воронин был рад.
Приехавший сказал: "О том, что я видел, я мог бы говорить целый год.
Суть в том, что никто, кроме нас, не знал, где здесь выход, и даже мы не знали, где вход."

На каждого, кто пляшет русалочьи пляски, есть тот, кто идет по воде.
Каждый человек - он, как дерево, он отсюда и больше нигде.
А если дерево растет, то оно растет вверх, и никто не волен это менять.
Луна и солнце не враждуют на небе, и теперь я могу их понять.

Наверное, только птицы в небе и рыбы в море знают, кто прав.
Но мы знаем, что о главном не пишут в газетах, и о главном молчит телеграф.
И может быть, город назывался Маль-Пасо, а может быть - Матренин Посад
Но из тех, кто попадал туда, еще никто не возвращался назад

Так что нет причин плакать, нет повода для грустных дум.
Теперь нас может спасти только сердце, потому что нас уже не спас ум.
А сердцу нужны и небо и корни, оно не может жить в пустоте.
Как сказал один мальчик, случайно бывший при этом, отныне все мы будем не те.

В еще не открытой земле,
На которой пока лежит снег
Мимо горных ручьев, мимо стоячих камней,
Мимо голубых куполов, из которых бьет свет,
Мимо черных деревьев,
Трепещущих в ожиданьи весны,
Мимо магнитных полей, морочащих нас,
Мимо золотых мертвецов,
Пришедших узнав, что мы спим,
Мимо начинаний, вознесшихся мощно, но без имени,
Вот идет мальчик,
И он просто влюблен,
И что мне делать с ним?

Принцип женщины наблюдает за ним, полузакрыв глаза,
Принцип справедливости уже подвел ему счет.
И все знают, что он упадет,
И заключают ставки - где и когда,
И они правы, они правы, они, конечно, правы,
Но только это еще не все.
Мимо ледяных статуй с глазами тех, кто знал меня,
Мимо сокрушенного сердца, у которого больше нет сил,
Мимо объяснения причин и мимо отпущения грехов
Вот идет мальчик,
Он просто влюблен,
И что мне делать с ним?

Мимо непокорных и нежных,
Мимо этой и той стороны стекла,
Мимо митьков и друидов,
Мимо тех, кто может не пить.
У меня есть только один голос,
И я хочу спеть все, что я должен спеть.
Только одно сердце,
И оно не может отказаться,
Не умеет отказаться любить.
Не может, не хочет,
Не умеет отказаться любить.

Сквозь можжевеловый ветер,
Сквозь пламя, чище которого нет,
В хрустальных сумерках
Светом звезд и светом ветвей,
Задыхаясь от нежности
К этому небу и к этой земле.
И мой сын говорит: "Господи,
Приди и будь соловей!
Господи,
Приди и будь соловей!"

Так начнем все с радости

Твои тщательные цифры
И твои взгляды на часы.
Ты ждешь одобренных решений и готов.
Конечно, ты знаешь всегда,
В какую сторону склонятся весы,
Но все ли это?

Как все прекрасно на бумаге,
Как легко следовать словам.
Как просто сделать так, что ты непогрешим.
Но если ты хочешь войти,
Как ты встретишь здесь тех, кто снял грим?
Здравствуй; меня зовут Смерть.

Мне снился генерал Скобелев,
Только что попавший в тюрьму.
Мне снилось, что он говорит с водой,
И вода отвечает ему.
Деревья слушали их,
Вокруг была пустота.
Была видна только тень от круга,
Тень от круга и в ней тень креста.

Дело было на острове женщин,
Из земли поднимались цветы.
Вокруг них было Белое море,
В море громоздились льды.
Женщины стояли вокруг него,
Тонкие, как тополя.
Над их ветвями поднималась Луна,
И под ногами молчала земля.

Генерал оглянулся вокруг и сказал:
"Прекратите ваш смех.
Дайте мне веревку и мыло,
И мы сошьем платья для всех.
Немного бересты на шапки,
Обувь из десяти тысяч трав;
Потом подкинем рябины в очаг,
И мы увидим, кто из нас прав."

Никто не сказал ни слова,
Выводы были ясны.
Поодаль кругом стояли все те,
Чьи взгляды были честны.
Их лица были рябы
От сознанья своей правоты;
Их пальцы плясали балет на курках,
И души их были пусты.

Какой-то случайный прохожий
Сказал: "Мы все здесь, вроде, свои.
Пути Господни не отмечены в картах,
На них не бывает ГАИ.
И можно верить обществу,
Можно верить судьбе,
Но если ты хочешь узнать Закон,
То ты узнаешь его в себе."

Конвой беспокойно задвигался,
Но пришедший был невидим для них.
А генерал продолжал чинить валенки,
Лицо его скривилось на крик.
Он сказал: "В такие времена, как наши,
Нет места ненаучной любви".
И руки его были до локтей в землянике,
А может быть - по локоть в крови.

Между тем, кто-то рядом бил мух,
Попал ему ложкой в лоб.
Собравшиеся скинулись,
Собрали на приличный гроб.
Священник отпел его,
Судья прочитал приговор;
И справа от гроба стоял председатель,
А слева от гроба был вор.

Этот случай был отмечен в анналах,
Но мало кто писал о нем.
Тот, кто писал, вспоминал об общественном,
Чаще вспоминал о своем.
А деревья продолжают их слушать,
Гудит комариная гнусь;
И женщины ждут продолженья беседы,
А я жду, пока я проснусь.

Когда мы будем знать то, что мы должны знать,
Когда мы будем верить только в то, во что не верить нельзя,
Мы станем интерконтинентальны,
Наши телефоны будут наши друзья.
Все правильно - вот наш долг,
Наш путь к золотой синеве.
Но когда все уйдут, Господи, оставь мне
Серые камни на зеленой траве.

Когда буря загоняла нас в дом,
Ветер нес тех - тех, кто не для наших глаз.
Когда небо над твоей головой,
Легко ли ты скажешь, кто убил тебя, и кто спас?
Наука на твоем лице,
Вертолеты в твоей голове;
Но выйдя за порог, остерегайся наступать
На серые камни в зеленой траве.
Ты знаешь, о чем я пел,
Разжигая огонь;
Ты знаешь, о чем я пел:
Белые лебеди движутся в сторону земли.

Мы вышли на развилку, нам некуда вперед;
Идти назад нам не позволит наша честь.
Непонятно, что такие, как мы,
До сих пор делаем в таком отсталом месте, как здесь;
Когда вы сгинете в своих зеркалах,
Не поняв, что дорог есть две,
Я останусь горевать, пока не взойдет солнце
Над живыми камнями в зеленой траве.

Когда пройдет дождь, тот, что уймет нас,
Когда уйдет тень над моей землей,
Я проснусь здесь, пусть я проснусь здесь,
В долгой траве, рядом с тобой.

И пусть будет наш дом беспечальным,
Скрытым травой и густой листвой.
И узнав все, что было тайной,
Я начну ждать, когда пройдет боль.

Пусть идет дождь, пусть горит снег,
Пускай поет смерть над моей землей.
Я хочу знать, просто хочу знать,
Будем ли мы тем, что мы есть, когда пройдет боль.

Мы стали настолько сильны,
Что нам уже незачем петь.
Настолько популярны, что туши свет.
Мы танцуем удивительные танцы,
Превращая серебро в медь,
И мы чрезвычайно удобны,
Мы не говорим "нет",
Когда нами торгуют,
Нами торгуют

Нас видно на обложках журналов,
Нам весело сниматься в кино,
И девушки мечтают продолжить наш род.
Раньше мы смотрели в сторону гор,
Теперь нам все равно,
Нам больше не поднять головы
Вперед!
Туда, где нами торгуют,
Нами торгуют

Мы стали настолько сильны,
Что нам уже незачем петь.
Выноси святых и туши свет.
Мы танцуем удивительные танцы,
Превращая серебро в медь,
И мы чрезвычайно удобны,
Мы не говорим "нет",
Когда нами торгуют,
Нами торгуют.

Я - трудовая пчела на белом снегу;
Трудовая пчела на белом снегу.
Я совершаю свои круги под стеклом.
Мы станем друзьями, я знаю, что будет потом.
Я знаю, что будет, и я ничего не могу.

Ты живешь здесь, твоя листва на ветру;
Я только гость здесь, я ценен тем, что уйду.
Мы рвемся к теплу, как дети в зимнем лесу;
Наши руки в огне, наши тела на весу;
Я скажу тебе "здравствуй", имея это в виду.

А в сотах ждет мед, трепещущий и живой.
В моих сотах ждет мед, ты знаешь его, он твой.
Так открой мои двери своим беззвучным ключом.
Мне сладко быть радостью, но мне страшно стать палачом,
Но одно идет вместе с другим, пока в сотах ждет мед.

Я - трудовая пчела на белом снегу;
Я - трудовая пчела на декабрьском белом снегу.
Я совершаю свои круги под стеклом;
Мы станем друзьями, я знаю, что будет потом.
Я знаю, что будет, но я ничего не могу.

Выстрел. Я проснулся в начале шестого.
Я наблюдал охоту на единорогов.
Но я оставался при этом спокойным,
Я много читал о повадках этих животных.
Никто не сможет поставить их в упряжь,
Никто не сможет смирить их пулей,
Их копыта не оставляют следа,
Они глядят вслед движущейся звезде.

Мне тридцать три, я принял достаточно ядов,
И мое поле битвы редко стояло без дела.
Теперь мимо движутся юноши в радужных перьях,
Но я никогда не слышал, о чем поют трубы.
Никто не сможет быть вечно слабым,
Никто не сможет сберечь от паденья;
Я оставляю себе право молча смотреть
На тех, кто идет вслед движущейся звезде.

Так спасибо, Мастер, ворота отныне открыты;
Я не смогу поднять руки для удара.
Но возьми меня в пламя и выжги пустую породу,
И оставь серебро для того, чтобы ночь стала чистой.
И сегодня ночью мой город лежит прозрачный,
Еще не соединенный мостами;
И в пригоршне снега, еще не заметно для глаз,
Мерцает отблеск движущейся звезды.

Мир, как мы его знали, подходит к концу,
Мир, как мы его знали, и Бог с ним!
За последнюю тысячу лет мы постигли
Печальную часть наук,
Настало время заняться чем-то другим.

Свари мне кофе, и я буду верен тебе.
Ответь на мой взгляд,
И мы опять попадем в эту сеть.
Набери мой номер, я отвечу тебе,
Хочешь ты того или нет,
Скажи мне слово, и я смогу его петь.

Двенадцать из десяти не знают, что ты - это ты,
Двенадцать из десяти считают тебя луной.
Двенадцать из десяти боятся тебя,
Зная, что ты - это смерть
Но я буду рад, если ты встанешь рядом со мной.

Мир, как мы его знали, подходит к концу,
Мир, как мы его знали, и Бог с ним!
За последнюю тысячу лет мы постигли
Печальную часть наук,
Настало время заняться чем-то другим.