Cидели с другом и пили вино,
Занимались этим делом довольно давно,
По комнате клубами плавал никотин,
И к концу подходил мой запас легких вин.
Мой друг сказал мне: "Мы с тобою бодхисаттвы",
Я ответил: "Да, но нам пора в магазин".

Вперед!
Вперед, Бодхисаттва, вперед!
Вперед, Бодхисаттва, вперед!
Вперед, Бодхисаттва, нам с тобой пора в магазин.

В магазине мы купили две бутылки вина,
Но скоро выпили и их до дна.

Однако, никто из нас не был пьян,
Только в комнату въехал башенный кран.
Мой друг сказал: "Мы с тобою бодхисаттвы",
Я ответил: "Да, но нам пора в ресторан".

Вперед!
Вперед, Бодхисаттва, вперед!
Вперед, Бодхисаттва, вперед!
Вперед, Бодхисаттва, нам с тобой пора в ресторан.

В ресторане мы купили бутылку коньяка.
Жизнь стала прекрасна, жизнь стала легка.
Коньяк был выпит, в это время часы

Показывали ровно двадцать восемь ноль три.
Мой друг сказал: "Мы с тобой бодхисаттвы",
Я ответил: "Побежали за водкой в такси! "

Вперед!
Вперед, Бодхисаттва, вперед!
Вперед, Бодхисаттва, вперед!
Вперед, Бодхисаттва, побежали за водкой в такси!

Вперед!
Вперед, Бодхисаттва, вперед!
Вперед, Бодхисаттва, вперед!
Вперед - к просветлению!

Я учусь быть Таней,
Возвращаюсь каждый вечер к утру.
Я учусь быть Таней,
Возвращаюсь каждый вечер к утру.
Если я стану Таней,
То меня не достанет даже NKVD.RU .

Мое сердце воет волком,
У тебя внутри луна под водой;
Сердце воет волком,
У тебя внутри луна под водой;
Пеликан и еж
Ходят с огнеметом по границе между мной и тобой

Но там, где ты проходишь, вырастают цветы,
Конец света отменили из-за таких, как ты;
Моя гитара не умеет плакать на заказ,
Моей гитаре все равно, кто ты сейчас.

Так что храни целомудрие,
Все остальное пройдет;
Сверху или снизу, но храни целомудрие,
Все остальное пройдет.
Сегодня надо мной было чистое небо,
Возможно, наверное, дай Бог, что-нибудь произойдет.

Весла империй вновь припорошены радужным снегом,
Старый бриллиантовый доктор не ропщет на чудо-судьбу,
Он не намерен служить чужеземному хлебу
И на кораблике хрупком спешит танцевать на гробу.

Те, кто в XVII веке, упав в щели внешнего мира,
Накрепко ноги связав элегантным и скользким шнуром,
Тихо ползут вдоль дорог, и в глазах у них светят сапфиры;
Мрачный DJ из Сеула за ними бежит с топором.

В Багдаде сегодня жара,
А я хотел бы доказать теорему об округлости шара.
Но Шар сегодня борзой,
Он ужален в сердце козой,
Он забыл про матер,
Он забыл про фатер,

Он желает встать
На челябинский фарватер,
А сам живет в трансформаторной будке,
И из головы у него растут незабудки.

Он пытается вынуть из сердца жало,
Тут входят белые волосы и убежала...

Как нам дожить до весенней поры,
Когда каждый норовит метать топоры?

Я уже не различаю
Алфавитные знаки,
Я болен, как Конфуций,
Танцующий сиртаки.

Так он прокричал
В форме буквы "SOS".
В это время пожарные
Включают насос.

И больше не слышно
Ни единого слова.
Отныне я буду ходить, как корова,
На пуантах по горло в снегу
На шотландском высокогорном лугу.

И больше ни слова про все эти звуки.
Да пощадит Господь разум всех,
Играющих на тарабуке!

Сегодня самый замечательный день,
О нем написано в тысяче книг.
Слева небеса, справа пустота,
А я иду по проволоке между них.

Спетое вчера осталось вчера;
В белой тишине белые поля.
Нечего желать и некем больше быть.
Здравствуй, это я.

Господи, я Твой, я ничей другой,
Кроме Тебя, здесь никого нет.
Пусть они берут все, что хотят,
А я хочу к Тебе, туда, где Свет.

В Сан-Франциско, на улице Индианы
Растут пальмы марихуаны.
Эти пальмы неземной красоты,
Их охраняют голубые менты.
Мимо них фланируют бомжи-растаманы,
У которых всего полные карманы;
Льются коктейли, и плещется виски
И кружатся квадратные диски.

А здесь, в Вятке, избы под снегом;
И как сказать, кто из нас
Более любим этим небом?

И пока мы рыщем в поисках Рая,
Некто, смеясь и играя,
Бросает нам в сердце пригоршни огня,
И нет ничего, кроме этого дня.
И все равно, здороваться или прощаться,
Нам некуда и некогда возвращаться.
Нет ничего, кроме этой дороги,
Пока вместе с нами идут
Беззаботные боги.

Влюбленные в белом купе,
Постель холодна, как лед;
Влюбленные в белом купе,
Постель холодна, как лед.
Два поезда на перегоне,
Один из них не дойдет.

Если ты рододендрон,
Твое место в окне,
Если ты истинный якорь,
Давай, брат, лежи на дне,
А если ты хочешь войти,
Придется выйти вовне.

Так не пой, Инезилья, при мне
Ни про осень, ни про весну.
Не пой про то, как летят,
Не пой про то, как идут ко дну,
Лучше вобще не пой,
А то я усну.

Влюбленные в белом купе,
Вагоны летят вперед;
Влюбленные в белом купе,
Рельсы хрустят, как лед.
Сегодня все поезда в пути,
Ни один из них не дойдет.

Эй, Мария, что у тебя в голове?
Эй, Мария, что у тебя в голове?
Ты говорила мне, но я не знал этих слов,
Ты снилась мне, я не смотрел этих снов,
Тебе нужна была рука, я дал тебе две.

Один знакомый спел, что ты попала в беду,
Один знакомый спел, что ты попала в беду,
Но ты прости ему его бессмысленный труд.
Те, кто обижают тебя, не слишком долго живут.
Он был просто не в курсе, он ничего не имел в виду.

На палубе танцы, в трюме дыра пять на пять,
Капитан где-то здесь, никто не знает, как его опознать.
А оркестр из переодетых врачей
Играет траурный вальс Шопена на семь четвертей,
И там бросают за борт всех, кто не хотел танцевать.

А твои губы, Мария, они - этот ветер, который
Сорок лет учил меня петь.
Из всего, что я видел на этой Земле,
Самое важное было - дать тебе крылья
И смотреть, как ты будешь лететь.

Твои подруги не знают, о чем идет речь,
Им невдомек, что в корабле изначальная течь,
Они хихичут в ладоши за крестильным столом,
У них синдром Моны Лизы и перманентный облом,
Но ты все отдала сама, и нечего больше беречь.

Так что, Мария, я знаю, что у тебя в голове,
Мое сердце в твоих руках, как ветер на подлунной траве.
А Луна источает свой целительный мед,
То, что пугало тебя, уже тает как лед;
Тебе нужна была рука, я дал тебе две.

На что я смотрю?
На тополя под моим окном:
Все меньше листьев, скоро будет зима.
Но даже если
Зима будет долгой,
Едва ли она будет вечной.

Ну, а тем временем,
Что же нам делать с такой бедой?
Какая роль здесь положена мне?
Для тех, кто придет ко мне
Чайник держать на огне
И молча писать
Письма с границы между светом и тенью.

Мы движемся медленно,
Но движемся наверняка,
Меняя пространство наощупь.
От самой низкой границы
До самой вершины холма
Я знаю все собственным телом.

Никто не пройдет за нас
По этой черте,
Никто не сможет сказать,
Что здесь есть.
Но каждый юный географ
Скоро сможет об этом прочесть
В полном собрании
Писем с границы между светом и тенью.

Мы закрыли глаза, чтоб не знать, как нам плохо,
И с тех пор все равно, где здесь ночи, где дни.
Партизанским костром догорает эпоха,
А в парикмахерских - вальс, и девушки танцуют одни.

На роскошных столах все накрыто для пира,
Только нету гостей, хоть зови - не зови.
Можно бить, хоть разбей, в бубен верхнего мира,
Только летчиков нет, девушки танцуют одни.

Все иконы в шитье, так что ликам нет места,
А святую святых завалили в пыли;
В алтаре, как свеча, молча гаснет невеста,
Но все куда-то ушли, и девушки танцуют одни.

От пещер Катманду до мостов Сан-Франциско
Алеет восток, и мерцают в тени
Эти двери в Эдем, что всегда слишком близко,
Но нам было лень встать, и девушки танцуют одни.

Научи меня петь вопреки всей надежде,
Оторваться - и прочь, сквозь завесы земли;
Ярче тысячи солнц пусть горит все, что прежде.
Я еще попою.
Девушки танцуют одни.

Когда то, что мы сделали,
Выйдет без печали из наших рук,
Когда семь разойдутся,
Чтобы не смотреть, кто войдет в круг,
Когда белый конь
Узнает своих подруг,
Это значит - день радости.

Когда звезда Можжевельник
Ляжет перед нами во сне,
Когда в камнях будет сказано
То, что было сказано мне,
Когда над белых холмом
Будет место звериной Луне,
Это значит - день радости.

Когда то, что мы сделали,
Выйдет без печали из наших рук,
Когда семь разойдутся,
Потому что не от кого прятаться в круг,
Когда белый конь
Поймет и признает своих подруг,
Это значит - день радости.

И теперь, когда растаяла пыль,
Под копытами волчьей зари,
Талая вода
И пламя бесконечной зимы;
Это ж, Господи, зрячему видно,
А для нас повтори:
"Бог есть Свет, и в нем нет никакой тьмы.
Бог есть Свет, и в нем нет никакой тьмы".